Глава седьмая.

Речи общественной защиты. – Реплики сторон.

– Слово предоставляется представителю общественной защиты,– заявил председатель трибунала. Встает профессор Жижиленко.

– По религиозным убеждениям я – атеист. Если мне приходится выступать в данном процессе, где в качестве обвиняемых фигурируют священники и представители высшего духовенства, то только потому, что я как специалист в области уголовного права не могу равнодушно относиться к тем основаниям, на которых зиждется обвинение.

1 июня в области суда и закона произошел знаменательный факт. Вместо царившего до сих пор хаоса и неопределенности введены определенные нормы, данные опыта и идеи революционного правосудия заключены в строгие рамки закона. Это – весьма важное завоевание революции. Новый уголовный кодекс мне хорошо знаком. Первоначальный его проект был прислан мне на просмотр, и мои замечания по нему были приняты во внимание. Я был затем приглашен в число членов комиссии по его разработке, и только по болезни я был лишен счастья быть одним из его авторов. Все это я говорю для того, чтобы вы с доверием отнеслись к моему утверждению, что дух нового закона, его черты отличия от старого мне хорошо знакомы.

В основу нового закона положен принцип: задача правосудия не есть возмездие, а предупреждение преступлений, приспособление нарушающих закон к общежитию, изоляция их от общежития.

Второй принцип – идея законности. Мы пережили эпоху, в которой основной лозунг был “долой законность”. И это было понятно, вытекало логически из смысла революции; затем мы вступили в эпоху так называемого революционного правосознания, заменявшего нормы закона, и теперь вступаем на путь революционной законности. На этом пути суд – не административная расправа; он судит по закону, а это значит, что суд должен исходить из определенно формулированных понятий о преступлении и каждый конкретный случай подводить под эти формулы. Если деяние совпадает с признаками нарушения данной формулы, преступление – нарушение закона, преступление налицо, если не подходит – состава преступления нет.

Далее под видом общих предпосылок профессор и правозаступник, в сущности, прочел судьям блестящую лекцию для элементарного ознакомления с основаниями уголовного права и закончил ее положением: на суде никто не предполагается виновным, а предполагаются все невиновными и виновность нужно доказать.

Первой группе подсудимых предъявлены статьи 62 и 119, грозящие высшей мерой наказания. Поэтому нужно быть особенно осторожным и не только не предполагать априори о виновности подсудимых, но толковать всякое сомнение в их пользу.

Признаки преступности по 62 статье предполагают участие в организации, действующей путем возбуждения населения к массовым волнениям в явный ущерб диктатуре пролетариата. Для состава преступления требуется: 1) наличие такой преступной организации, 2) участие в ней, 3) преступный образ действий и 4) преступные цели. Если нет хоть одного из перечисленных элементов – вся статья отпадает.

Была ли преступная организация, и какова она? Один из обвинителей считает преступной организацией всю церковную иерархию. Но тогда – это безбрежное море, которое заключить в определенные рамки нельзя. А для наличия организации требуются какие-то пределы. Обвинитель в данном случае выразил только общую мысль, поэтому другой обвинитель, Смирнов, был более прав, когда конкретно указал на преступную организацию. Это – Правление православных приходов. Во время судебного следствия достаточно выяснился его характер. Это – частная организация, действующая по определенному уставу, но без определенного плана, организация, лишенная какого бы то ни было авторитета и веса. Из нескольких сотен церквей в нее входили лишь 50–60 приходов. Это было скорее бюро справок, чем, как ее здесь удачно назвали, “говорильня”. В это Правление входили 30 членов. Но почему же к судебному преследованию привлечены не все члены “преступной организации”, а только 12? Правда, из среды Правления была выделена так называемая активная группа, но каковы признаки их активности – не указано. Нельзя же считать активным членом номинального секретаря, который даже на собраниях не участвовал,– только за то, что он имеет звание секретаря. Я считаю, что сами обвинители не могли точно указать ту организацию, участие в которой карается 62 статьей.

Допустим, что организацию составляли некоторые лица, но в чем выразилось их участие? Этого обвинение также не указало. Говорят – собрание у Аксенова. Но это, так сказать, однократное действие, бывшее только однажды, тогда как участие предполагает действие многократное, систематическое. К тому же, если бы собрание у Аксенова было признаком участия в преступной организации, то почему не привлечен к ответственности сам Аксенов? Наконец, если бы на этом собрании было учинено преступное действие,– а этого обвинение не доказало,– то можно было бы говорить лишь о соучастии, о соглашении.

Затем ст. 62 предполагает действие преступным путем. Но где этот преступный путь? Говорят, что члены организации вступили в переговоры с властью в целях изменения декрета об изъятии церковных ценностей. Если бы это было так, то речь могла идти лишь о покушении на преступление, причем о покушении с негодными средствами. Указывают еще на коллективную выработку писем митрополита. Но ведь установлено, что митрополит письма писал сам и только сообщал о них Правлению постфактум. Писем этих Правление, как таковое, не распространяло. Останавливаясь на характере этих писем, профессор Жижи-ленко отметил прежде всего их, так сказать, непериодичность. Юрист таких писем не написал бы. Рассматривать их как ультиматумы нельзя. Это просто взгляд на те условия, при которых, по мнению митрополита, изъятие ценностей могло бы произойти безболезненно. Одно из таких условий – это постепенность в изъятии – изъятие в первую очередь тех ценностей, которые с точки зрения верующего не имеют характера священных предметов, а затем переход к изъятию священных предметов, предметов, находящихся на престоле. Эта постепенность была необходима потому, что она приучала верующих к новой для них мысли об изъятии. Письма говорят о пожертвованиях. Это понятно. Для верующего в факте отдачи ценностей заключено понятие о жертвенности, о жертве, а жертва может быть только добровольной, и с этой точки зрения “насильственное изъятие ценностей” признавалось актом кощунственно-святотатственным. Эта часть письма считается особо криминальной. Но выхватывать один абзац из письма нельзя. Нужно рассматривать все письмо в целом. Письмам митрополита противополагается письмо двенадцати священников об изъятии ценностей как образец правильной и законной точки зрения на это дело. Профессор Жижиленко, подробно анализируя письма митрополита и 12 священников, находит тождество заключенных в них мыслей. Разница лишь в редакции. 12 священников в иной редакции, более осторожно приводят те же мысли митрополита о постепенности, о жертве, о самостоятельности работы церкви в пользу голодающих.

Не находя в деяниях подсудимых и преступной цели, профессор Жижиленко такому же подробному анализу подверг 119 статью и заявил, что применение обеих статей за одно преступление является юридическим нонсенсом, промахом, ибо ст. 62 покрывает ст. 119 целиком. “По своей юридической совести, я считаю единственно возможным применение к 1-й группе подсудимых 3-й части 69 ст.”.

Переходя к виновности отдельных лиц, защитник указывает, что на суде раз навсегда нужно отказаться от огульных обвинений. Между тем общественное обвинение систематически к ним прибегало. В частности, здесь коснулись Карловацкого собора, на котором присутствовала группа фанатиков, ничего не знающая о России, оторванная от нее. Эти шуты выносили известные постановления, но при чем здесь отдельные подсудимые? Указывали на Иисусовы полки у Колчака. Но при чем здесь данная группа обвиняемых, в чем они провинились? Нельзя же приписывать им все преступления, которые когда-то кто-то совершил. Нужно указать на их преступления и за это судить.

В частности, на чем зиждется обвинение архимандрита Сергия Шеина? На том, что он был товарищем председателя общества православных приходов. Но мы знаем, что у должностных лиц правления никаких определенных функций не было. Указывают, что Шеин в Государственной Думе был монархистом, и отсюда делают определенные выводы о его контрреволюционности. Но Шеин в Государственной Думе интересовался не вопросами политики, а исключительно церковными вопросами и работал в соответствующих комиссиях.

Главный базис для обвинения Огнева – это его сенаторство при Временном Правительстве. “Сенатор” – это слово в устах обвинения является своего рода жупелом. Но нужно помнить и знать, что сенатор при Временном Правительстве – это не сановник царского режима, имеющий заслуги перед царизмом, в звании такого сенатора ничего страшного и одиозного нет. Мы ведь знаем, что в числе сенаторов Временного Правительства был социал-демократ Н. Д. Соколов.

Елачич – действительный статский советник. Это тоже жупел. Но просмотрите формуляр этого действительного статского советника, и вы ничего страшного там не найдете, а наоборот, найдете его участие в комиссии по расследованию ленских событий. В его действиях в Правлении нет ничего такого, что дало бы повод считать его за активного члена.

Ковшаров – бывший присяжный поверенный. Жупел? Но ведь он не только гражданский адвокат, но и участник ряда политических процессов.

Перебирая затем обвиняемых по 62 статье, защитник не находит убедительных данных для ее применения.

– До сих пор,– продолжает Жижиленко,– я говорил как криминалист-теоретик или как практик-защитник. Теперь позвольте сказать несколько слов мне как политическому деятелю.

Данный процесс имеет большое историческое значение и чем бы он ни кончился – все равно русская действительность произнесла приговор старой церкви. Она осуждена, умерла, история ее похоронила. Теперь началась новая эра, происходит крупный сдвиг в области религиозной психологии масс под воздействием ряда причин. Среди них огромное значение имеет акт об отделении церкви от государства, но его значение учитывается постепенно, и массы, воспитанные на иной, старой идеологии, с трудом его усваивают. Великое значение революции не исчерпывается только тем, что стерт старый строй и возникает новый, но – что гораздо важнее – в самой психологии масс произошла крупная перемена, та переработка взглядов, понятий и навыков, которая совершенно не учитывается зарубежниками. Они отошли от масс, от их теперешнего быта, и потому так ничтожно влияние тех мнений и постановлений, которые фабрикуются и выносятся за рубежом. Лозунг нашей эпохи – раскрепощение личности от старых уз. Это раскрепощение распространяется и на церковь. Но нужно, чтобы ее обновление протекало безболезненно.

Когда я вижу на скамье подсудимых лиц высокой интеллигентской марки и квалификации, мне делается грустно, что они здесь, а не среди тех, кто работает на поприще обновления жизни. Я уверен, что настоящий процесс их многому научит и заставит на многое поглядеть иными глазами.

Обращаясь в конце своей трехчасовой речи к Революционному Трибуналу, защитник говорит:

– Вы посланы сюда волею пролетариата. А его воля выражена в новом уголовном кодексе. И вы, судьи, должны руководствоваться этой волей. Представитель обвинения все время говорил о возмездии. Но новое уголовное уложение говорит, что месть и возмездие не должны лежать в основании судебных законов. Это именно и есть то новое, что отличает недавно изданный закон от старого уголовного уложения.

Месть не есть цель правосудия. Так не мстите же подсудимым за то, что они не сумели изжить старой идеологии, не приспособились к условиям новой жизни.

Следующая речь – общественного защитника Гуровича [14].

– Позвольте мне,– начал он свою речь,– в этом громком деле обойтись без торжественных вступлений. Я хочу и искренне стремлюсь, чтобы спокойно сказать о том, что я думаю по этому делу. Я являюсь защитником митрополита Вениамина. Он – центр настоящего процесса, к нему сходятся все нити обвинения. Я уверен, что меня выслушают спокойно, и прошу никого не забывать, что я говорю здесь, быть может, от имени умирающих... Я тот голос, которым они говорят, и этот голос должен быть выслушан.

Я должен был бы сразу подойти к сущности дела. Но предо мной стоит ряд глухих стен, и я должен их расчистить. И самое большое препятствие на моем пути – голод. Кошмар, который мы все чувствуем. Есть ли в этом зале хоть один человек, у которого бы сердце не сжималось от боли при сознании тех мук, от которых умирают ближние. Но я боюсь, чтобы этот голод в данном процессе не сыграл роль микроскопа, благодаря которому 26 бриллиантов в три карата, деревянный портсигар с серебряной монограммой, найденные у одного подсудимого, превращаются в колоссальную ценность. Что сделал каждый из нас, чтобы накормить голодающего? Очень немногое. Есть ли кто в этом зале, кто для этой цели сам по-настоящему поголодал хоть несколько дней, продал бы свой сюртук, галстук? Если есть хоть один, кто поистине исполнил свой долг,– он только один имеет право бросить камень в подсудимых.

Духовенство в прошлом – жалкие рабы, но не хозяева; они, как справедливо указал обвинитель Крастин, были, как рабы, прикованы к колеснице царизма и рабски принуждены были следовать за ней. Много представителей старого духовенства осталось и при советском строе. Но и старое духовенство, несмотря ни на что, все-таки боролось с царизмом. Вспомните дело Бейлиса. Несмотря на свое рабское положение, нашлось ли среди белого духовенства два-три лица, которые бы в эту тяжелую минуту встали на сторону, держащую нож над головой невиновного. Я не говорю, конечно, о выступавшем здесь в качестве свидетеля священнике Красницком, который в эти дни читал доклад об употреблении евреями христианской крови. Но, например, Петроградская духовная академия послала на процесс троих лучших своих представителей – профессоров Коковцева, Тихомирова и Троицкого, которые явились в Киев, чтобы отвести нож убийц...

Тем не менее духовенство во многом грешно, небезгрешно и теперешнее духовенство. Но ведь нельзя его винить за все грехи отцов, нельзя винить в грехах, в которых оно неповинно. А между тем здесь это делается. Здесь в вину даже местному духовенству вменяются постановления Карловацкого собора. Но установлена ли здесь связь местного духовенства с зарубежным? Нет. Никакой связи. Для нас неизмеримо важнее Карловацкого собора собор Казанский, собор Исаакиевский. Приходится протестовать против огульного обвинения духовенства хотя бы потому, что советская власть ответила епископу Кентерберийскому, что огромное большинство представителей высшего и низшего духовенства объединяется вокруг советской власти. Петроградское духовенство реакционно? Но революция в церкви откуда идет, как не из Петрограда. Председатель высшего церковного управления Введенский вышел из среды петроградского духовенства, он до сих пор относится к митрополиту с сыновней любовью и почтительностью.

Нет, на путь обвинения или защиты в мировом масштабе меня не заведешь. Так свободно обращаться с общими положениями, зная, какое они производят впечатление, нельзя. Нельзя неосторожно обращаться с камнями, лежащими на краю пропасти, на дне которой дремлет смерть. Разбудите...

Когда мы входим в здание, построенное обвинением, нас поражает архитектурная ошибка. Отдельные дела связаны одной нитью, механической связью, а между тем связи нет. Даже нет хронологической связи. А отсюда вытекает неправильность конструкции всего обвинения.

Защитник рисует все дело из группировки подсудимых в виде концентрических кругов. В центре – митрополит Вениамин. Что сказать о нем? Он избран на свой пост в 1917 г. Это – первый ставленник народа, который никогда не порывал с народом и тогда еще ходил в рабочие слободки. Здесь про него сказали: “простой, немудрящий сельский попик”, и это верно. Он – не князь церкви. Про него, как и про всех подсудимых, говорили: лицемеры, предатели, лжецы. Пусть так. Но одного в нем нет – трусости. Он здесь прямо заявляет: я писал, я делал, я за все отвечаю. Здесь ему задавали вопросы, и, если бы он захотел, он мог бы сказать, что писал письма под известным давлением. Но он не сделал этого спасительного для себя намека. Он взял всю вину на себя, всех покрыл своей мантией.

Защитник далее отмечает, так сказать, отрицательную роль живой церкви в этом деле. Это она заставила сплотиться всех представителей церкви старой. Но все-таки среди них, среди так называемой активной группы Правления виновных в приписываемых им преступлениях нет. В группе этого духовенства были различные элементы, в том числе представители новой церкви – Введенский, Красницкий, Боярский.

Остановившись на действиях толпы, защитник указывает на ее фанатизм и просит не забывать, что эта толпа той страны, в которой фанатики еще в 1909 году замуровывали себя. Рассматривая 2 письма митрополита и письмо 12 священников, он также не видит между ними Существенной разницы: и митрополит, и часть духовенства отнеслись к письму 12-ти отрицательно, то только потому, что этим письмом 12 священников изолировали себя от остального духовенства. Могут ли письма митрополита служить орудием пропаганды? Нет. Между ними и беспорядками нет никакой связи. Останавливаясь на беспорядках, защитник отмечает их незначительность. За два месяца изъятий, при многих сотнях посещений церквей комиссиями по изъятию, было не более 2/2 процентов случаев, когда изъятия сопровождались инцидентами, и только при одном случае было выбито 18 зубов. Факт насилия сам по себе возмутителен, но нельзя требовать за каждый выбитый зуб человеческую жизнь... Что письма не могли иметь никакого значения, показывает тот факт, что местные газеты воспроизводили на своих столбцах выдержки из них, причем самые страшные с точки зрения криминала, в особенности, если это только выдержки, без объясняющего истинного их смысла контекста. Если привлекать за распространение писем, то нужно бы было привлечь газеты. Других случаев умышленного распространения экземпляров писем не было. Письма не могли служить орудием пропаганды еще потому, что массы отошли от митрополита, его называли соглашателем, говорили, что он “продался большевикам”.

В конце своей речи защитник говорит:

– Что скажет история об этом процессе? Она найдет материал в 5 томе на 1-м листе, в докладе представителя милиции, который говорит, что изъятие везде протекло благополучно. Будущий историк скажет: изъятие в Петрограде протекло блестяще. Тем не менее, был суд, 87 человек судили и... Дальнейшие строки впишете вы.

Вы спокойно разберетесь во всех обстоятельствах дела. Спокоен и митрополит. О нем я никаких просьб не предъявляю.

Могут быть два пути для церкви – путь мученичества и путь подчинения власти. Не ведите церковь по пути мученичества. Это будет большая политическая ошибка.

Раздаются аплодисменты. Председатель заявляет, что аплодисменты неуместны, и замеченные в них будут привлечены к ответственности.

Следующая речь – Гиринского, защитника Новицкого, Чукова, Карабинова и др. Начало его речи вызвало большое недоумение, ввиду отсутствия какого бы то ни было содержания и полной сумбурности. Председатель несколько раз останавливал его с просьбой пояснить, кого же он наконец защищает, а затем объявил перерыв, после которого защита возбудила ходатайство: ввиду внезапной болезни представителя общественной защиты Гиринского, просим предоставить право защиты его подзащитных т. Равичу.

Трибунал ходатайство удовлетворяет и объявляет перерыв. После говорили, что Гиринский чрезвычайно болезненно относился ко всему процессу и к концу его не выдержал нервного напряжения. Последующие заключительные моменты процесса Гиринский был среди публики.

Свою речь Равич начал с просьбы принять во внимание, что защиту части подзащитных ему приходится вести без подготовки. Он остановился на бесправном положении Правления православных приходов, которое соответствовало реальному соотношению сил. Оно не могло конкурировать со старой церковной организацией, с ее веками воспитанными навыками и приемами. Новицкому, председателю Правления, приходилось говорить в высшей степени почтительно

и осторожно, потому что он знал: достаточно первого столкновения – и все 50 приходов от него отойдут. Они – т. е. Новицкий, Введенский и др.– шли в Правление не ради лампадного масла. Они, по словам Бенешевича, шли туда потому, что видели разрушение старой церкви, шли с целью ее обновления. Когда я теперь слышу о том, чтобы ввести в богослужение русский язык, чтобы приблизить к молящимся алтарь; я знаю, что это их идеи, их инициатива. Разница между Новицким и Введенским лишь в форме, а не в существе. Введенский–революционер, Новицкий–эволюционист. Но оба они идут к одной и той же цели. У Новицкого также была идея живой церкви, но только он признавал путь медленного к ней подхода. Красницкий говорит, что члены Правления – кадеты. Я не знаю, к какой они партии принадлежат, но знаю, что в Союзе русского народа они не состояли и лекции об употреблении евреями христианской крови не читали.

Когда будете решать вопрос о том, должен ли Новицкий жить или умереть, вспомните его общественные заслуги. В его жизни и смерти есть трагическая черта. Он всю жизнь боролся против смертной казни, над облегчением участи семей осужденных, а теперь ему самому грозит смертная казнь и после себя он оставляет 14-летнего ребенка.

Переходя к защите остальных своих подзащитных, Равич просит обратить внимание на два обстоятельства: на тяжелое положение духовенства при изъятии церковных ценностей, которое, по словам Чукова, оказалось между молотом и наковальней, и на то, что в приходах всех членов Правления при изъятии ценностей никаких беспорядков не было.

Остановившись на данных обвинения в отношении каждого из подзащитных, Равич кончает речь уверенностью, что по отношению к ним приговор не будет жестоким. Если говорить честно, до конца, этого здесь и не нужно. И без такого приговора советское правительство обладает всей полнотой мощи. Не нужно создавать новых православных мучеников. Моральная победа и без того одержана, моральный приговор уже вынесен.

Следующий защитник, Элькин, заявляет, что его речь будет носить лишь деловой характер и из всего делового материала он возьмет лишь самое существенное. Подсудимым инкриминируется предъявление требований властям в смысле изменения декрета об изъятии, причем требований ультимативного характера. Но требований никаких не предъявлялось; были лишь переговоры с целью добиться определенного соглашения. Не было и распространения писем. Любопытные, падкие на всякие сенсации обыватели сами искали эти письма. Но, к их сожалению, в них и сенсационного ничего не было. Центральным местом обвинения, причем не фактическим, а психологическим, являются показания заместителя председателя высшего церковного управления священника Красницкого, который утверждает, что подсудимые члены Правления – кадеты.

– По профессии,– говорит защитник,– я журналист, и раньше, когда я работал, мне приходилось в день прочитывать десятки газет самого разнообразного направления – справа налево. И когда я слушал показания этого свидетеля, я вспомнил, что правые газеты под именем кадетов объединяли все враждебное монархизму. Точно так же в устах свидетеля могло звучать это слово во время его показаний, поэтому оно меня смутить не может.

Переходя к персональной защите, Элькин просит не забывать, что Елачич был прикомандирован к сенатору Манухину и работал в комиссии по расследованию ленских событий. Говоря о работе этой комиссии, защитник в доказательство точности сообщенных им сведений ссылается на соответствующий том словаря Брокгауза и Эфрона, а также на письма рабочих, характеризующих с положительной стороны подсудимого. И теперь он не отошел от массы и занимал скромное место учителя в военной школе.

Здесь обвинители все время подчеркивали, что судят не церковь, а за преступления. Но никаких преступлений нет, а есть религия, за которую не судят.

Церковные ценности, создаваемые веками, в сущности, являются кровью и потом народа: К этим ценностям духовенство относилось бережно. Даже тогда, когда не было декрета об отделении церкви от государства и когда ценности рассматривались как принадлежащие церкви, как ее собственность, а не собственность государства, оно бережно хранило эти ценности и в тяжелую годину голода она возвратила народу то, что было и накоплено потом и кровью. Если подсудимым нечего зачесть, то зачтите хоть это. Упрекают духовенство в неоказании помощи голодающим. Но одно ли духовенство повинно в этом? – спрашивает защитник и ссылается на документ – обращение ЦК партии коммунистов о двухнедельной проверке помощи голодающим. Этим документом устанавливается общая виновность всех. Далее Элькин рисует картины общей одичалости на почве голода, общего озверения, боязни за себя, боязни за свою жизнь. Если духовенство виновно в неоказании помощи, то виновны все.

Защитник Павлов сообщает о получении им вчера сведений, что один из его подсудимых, престарелый священник Семенов умер, заразившись в тюрьме сыпным тифом.

– Он уже не нуждается в моей защите, он освобожден. И если в этом процессе нужна искупительная жертва, то пусть будет зачтена эта смерть хотя бы взамен смертной казни, которую обвинение требует для подсудимого священника Богоявленского. Чем доказана виновность Богоявленского? Чем оправдывается предъявление к нему суровой статьи? Ничем. Здесь Правление приходов считают воинственной белогвардейской организацией, чем-то вроде военного штаба. Если это так, то Исаакиевский собор, настоятелем которого был Богоявленский, нужно считать главной крепостью этого штаба. Что же мы видим? Во время предполагаемой войны за изъятие ценностей эта крепость молчала. В одном из богатейших в мире соборов изъятие совершено было безболезненно.

Защитник напоминает, что Богоявленский с 1902 по 1912 г. был тюремным священником в Крестах и оказывал всяческую поддержку политическим заключенным. Он имеет ряд писем с теплой благодарностью от политических борцов. Есть благодарность от матери заключенного коммуниста, теперь уже умершего и не могущего отплатить своими показаниями за то добро, которое сделал для него Богоявленский.

Переходя к защите ряда лиц, арестованных в толпе, защитник говорит, что они уже достаточно наказаны тюремным заключением, что их вина незначительна, и если бы в новом уголовном уложении была статья, карающая за нарушение общественной тишины и спокойствия, им достаточно было бы применения этой статьи. Единственно, о чем может ходатайствовать в этом случае защитник, это о том, чтобы трибунал взял под охрану революционного закона невинных. Возвращаясь к подзащитным, которым грозит смертная казнь, защитник в конце своей речи говорит:

– Граждане судьи Революционного Трибунала! Данная вам власть–страшная, власть лишать жизни. Этой властью в полной мере необходимо пользоваться в период страшных минут и потрясений, но не теперь, когда Советская власть доказала всему миру свою непреоборимую мощь.

Подростков, арестованных у Путиловской церкви, защищает по назначению трибунала Масин-Зон. Он отмечает, что сидящие на скамье подсудимых юнцы в защитных куртках могли бы при иных условиях совершить чудеса храбрости на революционных фронтах, если бы были политически воспитаны. Меч, занесенный над их головой, теперь – защитник в этом уверен, – отведет твердая рука пролетарского правосудия. Тем более что своим предварительным заключением они достаточно искупили свою вину.

Ольшанский, также защищавший группу молодых людей, рассматривал их как жертву религиозного обмана, того обмана и гипноза, в котором держала верующих старая церковь. На старую церковь защитник смотрит весьма отрицательно. Она прогнила в своих основаниях, и теперь от нее осталось лишь пустое место.

Бобрищев-Пушкин дал блестящий анализ психологии толпы. Для нее не нужно искать агитаторов; настроения ее создаются внезапно, под воздействием различных случайных причин, и эти настроения взаимно заражают, превращаются в своего рода эпидемию. Для толпы фанатиков церковные сосуды – не просто материальная ценность, а святыня. И к их вере нужно все-таки относиться с уважением. Они создали свой храм, как магометане и язычники, как атеисты создали свой, основанный на этическом кодексе. Подсудимые – верующие. За это в Советской России не судят, а контрреволюционных целей в их действиях нет.

В порядке реплик обвинитель Красиков отмечает, что церковь нельзя рассматривать, как нечто отжившее, и к ней нельзя относиться почтительно, как к старине. Ни у нас, ни на Западе церковь не является областью археологии, а борется в союзе со старым миром против всего нового. Церковная иерархия не безбрежное море, как говорит Жижиленко, а правильная организация, спаянная единством подчинения и дисциплины.

Защитник Гурович повторяет доводы защиты и настаивает на лояльности подсудимых перед Советской властью.

Следующая страница =>>>